С виду — обычная жизнь на краю деревни. Старый, покосившийся дом у самой кромки соснового бора,

С виду — обычная жизнь на краю деревни. Старый, покосившийся дом у самой кромки соснового бора, одинокий огород с вялыми кустами картофеля, да угрюмый, обугленный временем сарай. Здесь жили двое — Семён и его приёмная дочь Настя.

Семёну было за шестьдесят. Молчаливый, сгорбленный, с руками, вечно пахнущими хвоей и соляркой. Когда-то он работал егерем, знал лес, как свои пять пальцев, и не терпел лишних разговоров. О людях отзывался редко и сдержанно. После смерти жены почти ни с кем не общался. Настю взял к себе восемь лет назад — сироту из другого района. Девочке тогда было всего четыре. С тех пор она жила с ним — незаметная, тихая, словно тень.

Настя росла молчаливой. В школе почти не разговаривала, носила старенькие платья, заплетённые косы, всегда отводила глаза. Учителя сначала беспокоились, потом махнули рукой: мол, “неблагополучная семья”, “что с неё взять”. А соседи… соседи только перешёптывались.

— Видели, как он каждый вечер гонит её в сарай? — шептались старушки у магазина.
— Как по часам! Только солнце за горизонт — он ей: «Иди в сарай». И сам следом…
— И до самого утра — как в воду канули. Ни звука, ни света.
— Да что он там с ней делает?..

Сначала думали, может, наказание какое. Или странности стариковские. А потом начали бояться.

Семён не разговаривал ни с кем, кроме продавщицы и ветеринара. Говорили, у него ружьё дома спрятано. И старый топор, остро наточенный, который он вечно таскал с собой. Стоит кто к забору подойти — смотрит исподлобья, как зверь в засаде. Лица не меняет, не здоровается. Только сжав губы, наблюдает.

Один раз к Насте подошла Валентина Петровна, бывшая учительница. Принесла ей конфеты и спросила ласково:
— Тебе не страшно жить так, милая? Может, ты хочешь с кем-нибудь поговорить?
Но девочка только покачала головой, спряталась за сарай и не проронила ни слова. С тех пор никто больше не подходил.

А сарай всё стоял. Почерневший, с облупленной крышей и скрипучей дверью. Там будто сгустилось само молчание. Днём — открыт, внутри ничего особенного: грабли, лопаты, мешки с зерном, клетка с курами. Но с наступлением вечера — превращался в нечто иное. В каждый сумрак вползало нечто липкое, непонятное.

И вот однажды трое молодых ребят из деревни — Ваня, Артём и Лёшка — напились самогоном и решили “разобраться”.

— Да сколько можно терпеть это молчание? Что он там творит?! — возмущался Артём, налив очередной стакан.
— У нас под носом творится чёрт знает что. А мы молчим, как трусы, — поддакивал Лёшка.
— Сегодня ночью и пойдём. Посмотрим, что за «сарайная» тайна, — подытожил Ваня.

Они выждали вечер. Ветер трепал листья, над лесом нависла тяжёлая туча. Часы на колокольне пробили девять. И как по команде раздался хриплый голос:

— Иди в сарай.

Трое перекрестились. Затаились у кустов, наблюдая. Девочка вышла из дома, опустив голову. Отец шёл за ней, медленно, будто обряд совершал. Вошли. Щелкнула дверь. Тишина.

А дальше — что было, осталось за кадром…
Трое друзей, притаившись в тени дикой сирени, лежали, затаив дыхание. Ночь накрыла деревню чернильным покрывалом, лишь редкие вспышки молний вдалеке прорезали небо на мгновение, освещая окрестности тусклым белым светом. Лёшка дрожал — не то от страха, не то от ночного холода. Артём стиснул зубы, и, казалось, даже сердце билось в груди реже. Только Ваня оставался внешне спокойным, но руки у него были влажными, будто он только что вытащил их из реки.

Из сарая — ничего. Ни звука, ни треска, ни даже шелеста. Словно само пространство вокруг него заснуло или вымерло. Только иногда ветер гнал сухие листья по траве, и скрипела где-то заборина на старом огороде.

— А может, зря мы сюда полезли?.. — прошептал Лёшка, наклоняясь к уху Вани.
— Поздно, — отрезал тот. — Сами захотели. Теперь или смотрим до конца, или всю жизнь будем себя трусами считать.

Артём достал старый бинокль. Долгое время в нём ничего не менялось. В двери сарая не мелькало ни тени, ни огонька света. Но вдруг… что-то шевельнулось. Он замер, прижав бинокль к глазам. В глубине сарая мелькнула слабая тень — как будто кто-то прошёл мимо окна. Или… нет. Он не был уверен.

— Там кто-то есть, — выдохнул он. — Вроде как… двигаются. Но странно. Не как обычно. Не как люди.

— Что ты несёшь? — прошипел Ваня. — Говори чётко.

Артём покачал головой:

— Я не знаю. Там… будто не один человек. И движения неестественные. Как будто… дергается кто-то, как марионетка.

На мгновение все трое оцепенели. Мысль, однажды произнесённая вслух, приобрела вес и форму, она будто материализовалась в воздухе, сгустилась, нависла над ними. Им стало по-настоящему страшно.

Прошло ещё минут десять, может, двадцать — трудно было судить. Ни один из них не носил часы. Время в такой тьме теряло смысл. Они сидели и ждали. И наконец, всё изменилось.

Резко, без предупреждения, из сарая донёсся звук. Глухой, как будто кто-то уронил тяжёлый мешок на пол. Затем — скрежет. Протяжный, царапающий, металлический, словно по железу провели когтями. Артём вскрикнул и тут же зажал себе рот рукой.

Ваня стиснул челюсть:

— Всё. Я больше не выношу. Пошли ближе.

— Ты с ума сошёл?! — прошептал Лёшка, вцепляясь ему в куртку.

— Сиди, если боишься, — бросил Ваня и, пригибаясь, начал пробираться к сараю.

Артём выругался и пополз следом. Лёшка остался на месте, сжав колени руками и дрожа как осиновый лист. Его тело отказывалось подчиняться. Голова гудела. А в груди нарастала какая-то тяжёлая, липкая тревога.

Тем временем Ваня и Артём добрались до угла сарая. Стали у стены, прислушались. Внутри — вновь тишина. Но теперь она не казалась пустой. Она будто давила на уши, как давление на глубине. От этой тишины хотелось зажать уши, зажмуриться и просто исчезнуть.

Ваня осторожно заглянул в щель между досками. Глаз его привык к темноте, и он сразу увидел движение. Фигура — крупная, неестественно сутулая — стояла к нему спиной. Это был, похоже, Семён. Но что-то в нём было не так. Его спина… двигалась. Под кожей что-то шевелилось, будто под поверхностью живого тела ползали змеи. Он стоял над чем-то… или над кем-то.

— Там… он там. Но не один, — прошептал Ваня. — Что-то странное происходит.

Артём сменил его у щели. И сразу отпрянул, бледнея:

— Она… Настя лежит на полу. Вокруг неё… круг из соли или чего-то белого. А он… что-то бормочет. Это не русский язык.

— Что за чертовщина?..

Вдруг — скрип. Дверь начала медленно открываться изнутри.

— Бежим! — взвизгнул Артём и дёрнул Ваню за рукав.

Те двое кинулись прочь. Ветки хлестали по лицу, ноги путались в корнях. Где-то позади зашуршало, раздался резкий щелчок, как будто хлыстом ударили по доске. Лёшка, заметив бегущих друзей, тоже сорвался с места, и втроём они исчезли в темноте леса, не разбирая дороги.

А позади… из приоткрытой двери сарая вытекал слабый, синий, едва различимый свет.

Наутро вся деревня только и говорила об истерике троих. Ребята бредили, несли чушь. Один пытался выцарапать себе глаза, другой вцепился в Библию и читал псалмы, третий ушёл в лес и сутки не возвращался.

А Семёна и Насти никто не видел с того самого вечера.

Сарай был закрыт. Замок — новый, стальной. Внутри — пусто. Ни соли, ни девочки, ни следов. Только старая клетка с курами, пыль и пахнущее хвоей сено.

И только ветер, гуляя по опушке, всё повторял:

— Иди в сарай… иди в сарай…
Семёна и Настю больше никто не видел. Дом, стоявший на окраине деревни, как будто вымер. Окна оставались тёмными и слепыми, дверь — заперта изнутри. Ни дыма из трубы, ни звука, ни запаха. Сарай — тот самый, проклятый, как его теперь называли, — стоял недвижимо, будто смотрел на деревню пустыми глазницами. Люди старались обходить его стороной.

Трое парней, побывавшие в ту ночь возле него, лежали в сельской больнице. Ваня говорил отрывками, часто повторяя одно и то же:

— Оно двигалось… под кожей… не человек… он не человек…

Артём замкнулся, перестал говорить совсем. Его глаза были постоянно расширены, он не реагировал на свет и звук. Психиатр, приехавший из района, только покачал головой:

— Шок. Возможно, галлюцинации, вызванные страхом, алкоголем, истерией. Им нужно время.

Но время не помогало.

А Лёшка, самый младший из троих, пытался уехать из деревни. Уговорил родителей собрать вещи и уехать в город. Но на утро перед отъездом его нашли мёртвым в хлеву. Без следов насилия, без причины. Лежал на спине, глаза широко открыты, а лицо… словно увидел нечто такое, чего человеческий разум не выдержал. Судмедэксперт из райцентра лишь пробормотал:

— Остановка сердца. Молодой парень, а сердце — как у старика.

После этого деревня окончательно притихла. Люди стали раньше запирать дома, дети не выходили на улицу после заката. Даже собаки избегали дома Семёна, останавливались на дороге, скулили и убегали прочь.

Тогда на место прибыл участковый из райцентра — Алексей Корнев, человек с опытом, у которого за плечами были и глухари, и пьянь, и драки, и даже одна уголовщина. Он приехал в деревню в резиновых сапогах, с рацией, фонарём и блокнотом, в котором уже была заведена папка: «Семён Алексеевич Капрал — подозрительное поведение, жалобы от населения».

— Ага, — бормотал он, стоя перед домом. — Дом не опечатан, признаков жизни — ноль, запаха гнили нет… Значит, либо ушли, либо прячутся.

Он осмотрел дом. Внутри — порядок. Всё на своих местах. Кровать застелена, посуда чистая, даже вода в кувшине не зацвела. Но никакой живой души. В сарае — та же картина. Инструменты, клетка, сено, на полу рассыпан пепел. В углу — маленькая тряпичная кукла с выдранными нитками. У Корнева дрогнули пальцы, но он сделал запись: «Игрушка. Возможно, самодельная. Без признаков колдовства. Оснований для паники нет».

Он уехал в тот же день. Но в рапорте написал: «Объектов не обнаружено. Поведение жителей — паническое, нелогичное. Истерия. Необходима профилактическая работа».

Через месяц дом Семёна начали разбирать. Сельсовет постановил — “имущество бесхозное, пригодно для демонтажа”. Мужики собрались, принесли ломики, топоры, молотки. Первым на порог ступил плотник Станислав, мужик с весёлым нравом, что до этого пел частушки на свадьбах. Он зашёл, выругался:

— Плесени-то сколько! Как жили тут?

И вдруг… стих. Остальные, стоявшие снаружи, услышали, как он позвал:

— Тихо… вы слышите?.. Шёпот…

А потом он выскочил из дома, закрыл лицо руками и заорал так, что сердце у всех замерло:

— Там девочка! В стене!.. Она в стене! Там её глаза… они СМОТРЯТ!

На этом работы прекратились.

Станислава на следующий день забрали в ту же больницу, где лежали Ваня и Артём. Он кричал во сне, бился, звал кого-то. А на третий день — исчез. Бесследно. Вышел в туалет ночью и не вернулся.

После этого дом Семёна заколотили досками, обнесли забором и повесили табличку: «Вход воспрещён. Опасная зона».

Но странности не прекратились.

Каждую ночь, ровно в 21:00, кто-то слышал шаги. Будто кто-то бредёт по тропинке от дома к сараю. Сначала тихо, потом — громче. Некоторые слышали голос — хриплый, глухой, с едва различимыми интонациями. Одно и то же:

— Иди в сарай…

А потом — скрип двери. И — тишина.

Разные люди пытались это объяснить. Кто-то говорил, что это — старая запись на диктофоне. Кто-то утверждал, что это шутка подростков. А кто-то — молча переезжал в другой район, продав дом за бесценок.

Со временем деревня вымерла. Остались только старики, не желающие уезжать с земли, где они прожили всю жизнь. Но и они ходили с крестами на шее, не выходили ночью на улицу и обходили стороной то место, где стоял сарай.

Прошло десять лет.

Однажды летом в эту деревню приехал фотограф. Городской, бородатый, с ноутбуком и зеркальным фотоаппаратом. Он снимал заброшенные места для блога — «Исчезающая Россия». Увидел старый дом, узнал легенду, заинтересовался. Местные, оставшиеся, отговаривали — мол, дурное место, уезжай.

Но он только улыбался:

— Не верю в сказки. Всё это — фольклор и страхи от скуки.

На закате он поставил штатив перед сараем. Солнце садилось, над домом кружили вороны. Он настроил объектив, посмотрел в видоискатель — и замер.

Дверь сарая… была приоткрыта. Совсем чуть-чуть. И за ней — темнота. Густая, словно живая.

А потом — голос. Очень тихий. Словно изнутри объектива, словно из глубины его собственного сознания:

— Иди в сарай…

Фотограф медленно опустил камеру. Его лицо стало пустым. Он сделал шаг вперёд.

И ещё один.

На следующее утро его машину нашли у дороги. Фотоаппарат лежал на сиденье. А на последнем снимке — не сарай, не деревня.

На снимке была девочка. Очень бледная. С растрёпанной косой. С глазами, полными тьмы.

И подпись внизу кадра:
«Я жду тебя…»