Алексей… я ещё здесь, — голос, словно шорох прибоя, донёсся сквозь туман, в котором он

⸻

— Алексей… я ещё здесь, — голос, словно шорох прибоя, донёсся сквозь туман, в котором он, казалось, утопал последние месяцы.
Она стояла в воде по пояс, в её глазах плескались рассветы и закаты прожитых лет. Медленно подошла ближе, солёные капли скатывались с локонов, и в каждом её шаге было что-то нереальное, как будто она возвращалась с того берега.
— Пообещай мне, — прошептала она, — не хорони меня раньше времени…

⸻

— Посмотри, Лёша! — Светлана смеялась, кружа на песке, будто танцевала с невидимым ветром. Её руки были распахнуты навстречу морю, коже будто дышалось сквозь солнечные лучи, а глаза… глаза сияли, как в те дни, когда они были студентами и верили, что мир принадлежит им.
— Здесь даже воздух другой, правда? — Она подбежала к нему, и, не дожидаясь ответа, поцеловала в щёку. — Я же говорила, этот месяц будет волшебным. Лучшим. Самым настоящим.

Алексей кивнул и натянуто улыбнулся. Он поправил на себе старую пляжную рубашку и сделал вид, что разглядывает горизонт, но на самом деле смотрел на неё — как будто хотел запомнить каждую черту, каждое движение.
Он боялся. Тихо, упорно, мучительно. Уже месяц этот страх жил в нём, как тихий червь, подтачивая изнутри. Слова врача эхом звучали у него в голове:
«Поздняя стадия. Паллиатив. Счёт пошёл на недели…»
Алексей проснулся рано. Море ещё дышало сонно, и волны лениво катились к берегу, шепча свои древние сказки. Он не стал будить Светлану — она спала, свернувшись под лёгким пледом, положив ладонь под щёку, как делала это всегда с юности. Её лицо было спокойно, почти безмятежно, но Алексей знал: за этой тишиной прячется хрупкость, которую невозможно удержать руками.

Он сел рядом, положил её ладонь себе на колени и просто смотрел. Не пытался разбудить, не звал. Он учился быть рядом по-новому — молча, внимательно, как будто каждое мгновение теперь имело вес, которого раньше не замечал.

На рассвете она открыла глаза. Улыбнулась так, как будто всё было по-прежнему.
— Ты опять не спал? — спросила она тихо, голос был хрипловат, но в нём звучал упрёк, полный заботы.
— Как можно спать, когда рядом спит такое чудо? — он попытался улыбнуться, но губы дрогнули. Светлана это заметила.
— Не начинай, Лёша. Мы же договаривались — никаких «если». Только «сейчас». Только «вместе».

Они медленно спустились к воде. Светлана шла босиком, её следы на песке оставались едва заметными — такими же лёгкими, как её дыхание в последнее время. Алексей поддерживал её под руку, и они шли, будто заново учились ходить рядом, как в первые дни их юности.

— Помнишь, как мы с тобой заблудились в сосновом лесу на даче твоего дяди? — вдруг спросила она.
— Конечно. Ты тогда сказала, что нам нужно идти по солнцу.
— А ты заявил, что солнце перемещается, и у тебя компас в голове.
Они оба засмеялись.
— А потом пошёл дождь, и мы спрятались под елью. Там ты меня впервые поцеловал, — добавила она, и в её глазах вспыхнула та же девичья искорка.
— Я тогда дрожал больше, чем деревья на ветру, — признался Алексей.

В обед они сидели на веранде старого деревянного домика, который сняли на последнюю неделю. Хозяин — старик с выцветшими глазами — почти не вмешивался. Он приносил еду, молча кивал и уходил. Казалось, он понимал всё без слов.

Светлана тихо пила чай. Алексей резал фрукты и рассказывал о девочках — как Лена звонит каждый вечер и повторяет, что приедет на выходные, а Маша прислала фотографию своей первой статьи.
— Ты не сказала им, правда? — спросила она, не глядя.
— Нет.
— И правильно. Пусть живут. Мы же их для этого растили, Лёш.

Он сжал её руку. Она была слишком тонкой, почти прозрачной. И в этот миг он понял: время не остановить. Но его можно наполнить. И он поклялся — каждый день, каждый час будет настоящим. Не прощанием — жизнью.

Светлана поднялась.
— А теперь давай рисовать.
— Что?
— Мы же говорили — что как-нибудь порисуем вместе, когда выйдем на пенсию. Вот и «как-нибудь». Где мои акварели?

Он рассмеялся и побежал в дом. Когда вернулся, она уже сидела на крыльце, положив блокнот на колени.
— Рисуем небо, Лёша. Оно всегда знает, когда мы любим.

И они рисовали — смешные мазки, кривые линии, бесформенные облака. И всё это было важнее слов.

Море шумело, солнце клонилось к закату, а их мир всё ещё держался — на любви, молчании и обещании: не хоронить раньше времени.
Вечером, когда небо начало медленно окрашиваться в медно-розовые оттенки, Алексей зажёг старую керосиновую лампу на веранде. Электричество в домике работало через раз, но Светлана почему-то радовалась этому обстоятельству — говорила, что огонь живой, он как дыхание: колеблется, греет, слышит.

Она лежала в плетёном кресле, укрытая лёгким покрывалом, и смотрела в сторону моря. Губы её чуть шевелились — будто она напевала себе под нос какую-то старую мелодию, знакомую только ей. Алексей подошёл, опустился на корточки рядом и положил ладонь на её ступню. Тёплая. Слава Богу, ещё тёплая.

— Ты знаешь, Лёша, — тихо произнесла она, не отрывая взгляда от горизонта, — я совсем не боюсь. Странно, правда? Думала, будет страшно. А нет…
— Потому что ты сильная.
— Нет. Потому что ты здесь.

Он не нашёл, что ответить. Только погладил её по ноге, потом поднялся и принёс кружку тёплого молока, как она любила в детстве. С мёдом. Она отпила пару глотков и кивнула одобрительно.

— Я сегодня вспомнила, как ты пытался покрасить стены в детской, когда я была в роддоме. — Светлана усмехнулась. — У тебя всё получилось в крапинку, и ещё ты зачем-то купил краску с блёстками.
— Это была акция! — оправдался Алексей, и они оба рассмеялись.

— Но ты всегда старался, — добавила она уже серьёзнее. — Даже когда было трудно, даже когда я сама уже сдалась… ты — нет. Спасибо тебе за это.
— Света, ты сейчас как будто… прощаешься, — с усилием выдавил он.
Она не ответила сразу. Взяла его за руку, прижала к груди. Сердце билось слабо, как у птицы, нашедшей временное укрытие.

— Я просто хочу, чтобы ты знал: если однажды ты проснёшься и меня не будет рядом… —
— Света… —
— Слушай. Если не будет — не замыкайся. Позволь себе жить. Плакать. Смеяться. Смотреть фильмы, даже если я не рядом, чтобы обсудить. Не запирайся в нашей кофейне. Позволь девочкам заботиться о тебе. И… знай: я с тобой. Всегда.

Алексей опустил голову. Слёзы капали на её одеяло, и он не пытался их скрыть.

— А ты… обещай мне тоже, — прохрипел он. — Обещай, что пока можешь — будешь улыбаться. Пока можешь — будешь чувствовать вкус, запахи, прикосновения. Не умирай раньше, чем нужно. Живи, Света.
Она приподнялась и посмотрела на него с той самой, невиданной глубиной во взгляде, которая всегда останавливала его дыхание.

— Обещаю.

А потом, вдруг, она рассмеялась.

— Представляешь, как удивятся соседи, если я вдруг встану завтра утром и попрошу пожарить мне блины?
— Тогда я начну носиться по кухне, как безумец.
— И как в старые добрые времена, забудешь положить соль! — Она снова рассмеялась, и в этом смехе Алексей услышал то, ради чего стоило жить.

⸻

Снаружи ночь опускалась медленно, обволакивая домик, сад, пустынный пляж. Но внутри было тепло. Два силуэта, две кружки молока, старая лампа, рисунки в акварели, разбросанные по полу.

И один тихий мир — их личный, невидимый, вечный.
На следующее утро Светлана проснулась раньше него. Она сидела на веранде, укутанная в его старую фланелевую рубашку, и смотрела, как над морем поднимается солнце. Воздух был свежий, с лёгкой прохладой, обещающей жаркий день. Алексей вышел босиком, в тишине подошёл сзади и молча обнял её за плечи.

— Сегодня пахнет детством, — тихо сказала она. — Помнишь, как на даче бабушка по утрам варила кашу, и всё пахло дымом и яблоками?
— Помню. И ты тогда всегда говорила: «Я не буду есть манку с комками».
— Потому что это было похоже на ядро от ваты, — рассмеялась она. — А бабушка говорила: «Вырастешь — полюбишь». И ведь правда. Я теперь скучаю по этим комкам.

Алексей сел рядом, взял её руку в свою. Она была тёплой, но слишком лёгкой — как будто в ней не осталось силы. Он провёл пальцем по запястью, стараясь не думать, как оно истончилось.

— Я вчера ночью думала, — вдруг заговорила Светлана, — мы всегда жили так, как будто впереди — вечность. Откладывали радость, поездки, разговоры. Даже поцелуи. Всё — потом, потом. А потом приходит… теперь.

Он кивнул.

— Мне не жаль. Ни дня, Лёш. Даже тех, когда мы ругались. Потому что в них тоже была любовь. Просто уставшая. Зашумлённая заботами. Но всё равно — любовь.

— Я бы всё прожил заново. Даже боль. Лишь бы снова быть с тобой.

— А ты и есть со мной. Пока ты дышишь мной. Пока помнишь, как я по утрам чихаю трижды подряд. Пока ты не даёшь коту забраться на стол — даже если его давно нет. Пока ты хранишь мою кружку с трещиной и продолжаешь ругаться на неё каждый раз.

Она прижалась к нему щекой, закрыла глаза. Они сидели долго, никуда не спеша, не торопя слова. Море тихо шептало им под ногами, чайки кружили вдали, а небо всё шире раскрывалось над ними, как будто обнимало в ответ.

И в этой тишине не было горя.
Была — жизнь. Их жизнь.
Без конца.
День уходил медленно, как старый друг, не решаясь проститься. Алексей сидел у кровати Светланы, держа её ладонь, тонкую, прохладную, почти невесомую. В комнате пахло морской солью, ромашкой и чем-то ещё — едва уловимым, нежным, как дыхание на стекле.

За окном сад тонул в золотом свете заката. Листья деревьев едва шелестели, и в их шорохе будто слышался голос самой природы: “Тише… тише… она засыпает”.

Светлана лежала спокойно. Уже не вставала два дня, почти не говорила. Но в её глазах, когда она всё же открывала их, была тишина, мир и ясность. Не страх, не боль — только прощение и покой.

Алексей гладил её по лбу.

— Помнишь, как Маша в первом классе пришла домой с двойкой за диктант, а мы оба плакали, будто это конец света? — прошептал он, улыбаясь сквозь слёзы.
Светлана слабо кивнула, уголки её губ чуть приподнялись.

— А потом Лена взяла гитару и запела так громко, что соседи стучали по батареям. А ты… ты нацепила кастрюлю на голову и устроила “семейный концерт”.
Он тихо засмеялся. И голос его дрогнул.
— Господи, Света… как же я боюсь тебя потерять.

Она с трудом повернула голову, её взгляд стал сосредоточенным.
— Лёша… не теряй. Я здесь. Всё… ещё… здесь.
— Я не умею без тебя.
— Научишься… так же, как научился варить суп.

Слеза скатилась по её щеке. Алексей бережно стёр её подушечкой пальца.

— Когда я уйду… — продолжала она едва слышно, — ты должен… жить. Не из долга. Не из привычки. А по-настоящему.
— Я буду приходить к морю, — пообещал он. — Слушать волны. И рисовать облака.
— А я — буду в них. В каждом облаке. В каждой чашке чая. В шуме листвы…

Он обнял её, прижал к груди, как ребёнка. Сидел так долго, слыша, как её дыхание становится всё тише.

Время замедлилось. Всё остановилось.

Светлана открыла глаза в последний раз. Посмотрела на него долго, глубоко, будто впечатывала его в себя навечно.
— Я тебя люблю… — выдохнула она.

Алексей не ответил — слова застряли в горле. Он только кивнул. Медленно, решительно. Как клянётся солдат, уходящий в последний бой.

⸻

В тот вечер он вышел на берег. Сел прямо на песок. Долго смотрел, как уходит солнце, как волны дышат за двоих.

Он знал: она больше не проснётся. Но в этом закате была она. В шепоте прибоя — она. В сердце — навсегда.

И хотя всё внутри него кричало, он вдруг понял: она не умерла. Она вплелась в него. И будет жить, пока он помнит. Пока он любит. Пока дышит.
Прошёл ровно один год с того вечера, когда Алексей остался один.

В доме у моря, где они провели последние недели вместе, всё осталось на своих местах. Кружка Светланы — та самая, с тонкой трещиной по ободку — стояла в шкафу на верхней полке. Он не использовал её, но иногда снимал и просто держал в руках, как святыню. Её блокнот с акварелями лежал на тумбочке у окна — открытый на странице, где она пыталась нарисовать закат. Неровные мазки, блеклые, слабые, но в них всё равно было солнце.

Алексей остался жить здесь. Он не вернулся в город, не стал продавать дом, не передумал. Он сказал себе: «Я останусь там, где она дышала последним воздухом. Где была счастлива. Где море ещё хранит её отражение».

Вначале было невыносимо. Он просыпался среди ночи, задыхаясь, хватая ладонью холодную простынь рядом. Несколько раз начинал говорить вслух, как будто она в другой комнате. Даже готовил на двоих. Только потом, увидев два прибора на столе, садился, опускал голову — и молчал.

Но время, коварное и жестокое, умеет делать своё. Не лечить, нет. Оно лишь учит жить с пустотой, как с тенью, которая уже никогда не исчезнет.

Он начал писать. Это было Светланиной мечтой — собрать в книгу воспоминания, истории, чувства. Он называл файл просто: “Свет”. Каждый день, под утренний шум прибоя, он открывал ноутбук и писал — без плана, без сюжета. Только то, что жил с ней, что чувствовал, что помнил.

Иногда, когда слова не шли, он шёл к морю. Садился на тёплые камни и закрывал глаза. В эти моменты он чувствовал её особенно остро. Будто она сидела рядом, молчала, касалась его плеча.

Однажды в кофейню — ту, первую, маленькую, где они когда-то вдвоём пекли вафли по воскресеньям — зашла женщина. Маша. Их младшая дочь. Она привезла с собой внука. Алексей смотрел на маленького мальчика, копию Светланы, с теми же глазами и ямочками на щеках — и вдруг ощутил, как душа его дрогнула.

— Дед, а правда, что бабушка здесь жила у моря? — спросил ребёнок.
— Правда, — кивнул он. — И она очень хотела, чтобы ты тоже здесь побывал.
— Я принёс ей рисунок. Мама сказала, что можно положить на камни. Она увидит, правда?

Алексей сжал губы и кивнул.
— Конечно увидит.

Они пошли к берегу вместе. Мальчик осторожно положил лист бумаги между камней. Там был нарисован дом, солнце и женщина с длинными волосами, размахивающая руками, как будто обнимает весь мир.

Алексей стоял, не двигаясь, и вдруг понял — ему больше не одиноко.

Светлана ушла, да. Но осталась в нём. В дочках. В внуках. В этом доме, в песке, в солёном ветре.

⸻

Вечером он снова открыл блокнот. Написал последнюю фразу:

“Ты просила не хоронить тебя раньше времени. И я не хоронил. Я учился жить заново. Для тебя. С тобой. Сквозь тебя. И теперь, когда закрываю эту страницу, я знаю: любовь сильнее смерти. Потому что ты — всё ещё здесь. В каждом вдохе”.

Он закрыл ноутбук. Вышел на веранду. Сел на старое кресло и посмотрел на закат.

— Спасибо тебе, Света, — прошептал он. — За всё.

И ветер, тёплый и ласковый, будто ответил ему.